Смертоносная чаша [Все дурное ночи] - Елена Сазанович

– А потом, – услышал я словно издалека голос старшего Борщевского и от неожиданности вздрогнул, очнувшись от своих догадок и предположений. – А потом, Ник, эта женщина бросила Стаса. Она, видимо, просто играла с ним. Мальчик был на грани отчаяния, и я уговорил его уехать за границу. Там по контракту работал известный танцевальный коллектив, и я устроил так, чтобы Стас не догадался, что работа, которую ему предложили, – моих рук дело. Я убедил мальчика, что его ждет блестящее будущее. Выбора у него не было. Стас, как и его мать, был склонен к самоубийству, я очень боялся за него и сделал все, чтобы уберечь его от непоправимой ошибки. Тогда он выбрал жизнь. И уехал…

Там он и познакомился с милой, приятной девушкой Василисой. Он писал мне из Вены, что влюблен. Я ездил к ним, наблюдал их на сцене, искренне радовался. Мне казалось, мой сын вновь ожил, оправился от удара, и все самое страшное позади. Я ошибался… Они пробыли там полтора-два года. А когда вернулись… За границей я видел оживленного, веселого мальчика. Василиса сумела вдохнуть в него жизнь. Но по возвращении… Постепенно все стало рушиться. Они с Васей жили в ее квартирке. Но я уже все чаще видел его дома опечаленным, раздраженным, угрюмым.

И вот… В один день все полетело к черту. Не знаю, случайно или нет, но он вновь повстречал эту женщину. Вы говорите, Анна? И в одночасье именно из-за нее бросил Василису. Чего только я не говорил ему! Как ни убеждал! Я знал, чувствовал, что эта женщина погубит его. Но он слушал только свое сердце. А сердце – не всегда хороший советчик. Иногда и оно ошибается. И все покатилось к черту! Абсолютно все!

Эта женщина бросила его и куда-то скрылась. Я знаю, он очень долго искал ее и, видимо, отчаявшись, пришел в клуб. Он не хотел больше жить. Но кто-то опередил его и в этом желании. О Боже, я до сих пор не могу в это поверить. Какой-то дурной сон…

Я слушал убитого горем немолодого человека, и передо мной вырисовывалась довольно внятная картина. Анна, Анна. И еще раз – Анна. Это ее искал он в клубе. Я, впервые увидев его, сразу понял: он кого-то ищет, его взгляд неустанно бегал по лицам, был неспокоен. Но, пожалуй, отец Стаса не во всем прав. Стас явился в «КОСА» не за смертью. Он хотел найти Анну. Видимо, каким-то образом он узнал про ее связь с Толмачевским. Вот почему управляющий и не хотел, чтобы Анна показывалась в «КОСА». Он не желал афишировать свою связь с ней. Стас наверняка что-то подозревал.

Возможно, преступление тщательно планировалось заранее. И с нашей помощью они решили убрать парня. Не случайно они привели его к нашему столику, хотя Стас состоял в клубе совсем недавно. Они хотели, чтобы именно Вася играла в паре со Стасом. Что ж, умно придумано. Бывшие любовники. Толмачевский в курсе, что у Васи дома есть цианид. Все подозрения неизбежно падут на нее. А об отношениях Толмачевский-Анна-Стас вообще никому неизвестно. Тогда какая роль в этом спектакле отведена Вано? Этого я пока не знал, но мне снова казалось, что Вано в этом спектакле оказался случайно и молчал только потому, что до сих пор любил свою бывшую жену Анну.

Я поднялся и подошел к большому аквариуму. Мутная вода, прогнившие водоросли. Я постучал по нему пальцем. И рыбка, похожая на сома, медленно всплыла наверх. Видно было невооруженным взглядом, что она на грани смерти. Единственное живое существо в этом мертвом доме. Тот старик с седыми висками, кутающийся в бежевый плед и тщетно пытающийся согреть ноги перед камином, тоже мертв, потому что живые не могут жить только прошлым. Настоящего же для отца Стаса я не представлял.

– Скажите, Виктор Михайлович, – вновь обратился я к нему. – Как вел себя Стас накануне убийства? Может быть, кто-то звонил ему? Угрожал?

Борщевский неопределенно пожал плечами.

– Я не знаю. Он не говорил мне про звонки, но в последнее время был особенно взволнован. Пожалуй, сильнее обычного. Последние дни он весь был буквально на нервах. А в последний день… Он, такой эстет, чистюля, забыл даже о своей опрятности. Помню, он позвонил своему давнему товарищу, мы жили когда-то с ним по соседству… Когда еще была моя жена… Лядов его фамилия. По-моему, он хотел сообщить ему что-то важное. Но что, не имею понятия. И не знаю, сообщил ли. Лядов приехал. Но был не очень-то доволен, все время хмурился, и мой впечатлительный сын мог замкнуться, увидев Вову таким, и ничего не сказать.

– Они с Лядовым были так близки и так доверяли друг другу, что Стас первым делом позвонил ему, когда возникли большие проблемы?

– Дело не в этом. Просто Вова… Он старше Стасика. И Стасик с детства привык прислушиваться к его советам. А когда случилось… Ну, несчастный случай с этим скульптором… Вова морально помог ему. Поддержал, что ли. Хотя многие тогда отвернулись от нашей семьи. Люди не любят неприятностей. Особенно такого рода. Мой сын всегда был благодарен Лядову, и вполне естественно, что в трудную минуту он позвонил именно ему. Но тот… Я знаю, он стал известным артистом, ему, видимо, было не до моего мальчика.

Борщевский-старший абсолютно подтвердил слова Лядова, но про звонки мне так ничего и не удалось выяснить. И теперь на первый план выдвигалась фигура моего приятеля Вано.

Мне было бессмысленно оставаться в этом доме дальше, но я понимал, уйти вот так сразу – некрасиво, нетактично. Я чувствовал себя пиявкой, которая, высосав все, что могла, торопится уползти за новой добычей. С другой стороны, я понимал необходимость такого поведения: убийца по-прежнему разгуливает на свободе, и дорога каждая минута. Впрочем, каждая минута была на счету и у преступника – мы с ним как бы соревновались в правильном расчете времени.

Я протянул руку Борщевскому-старшему. Его ладонь была влажной и вялой, но он нашел силы крепко пожать мне руку.

– Спасибо вам, Виктор Михайлович, – дрогнувшим голосом произнес я. Чем я еще мог его утешить? Этого одинокого человека, потратившего свою жизнь на погоню за властью, богатством и в итоге оказавшегося ни с чем. Разве что пониманием, что богатство и власть – это ничто по сравнению с жизнью близких.

– Может быть, я еще чем-нибудь могу быть вам полезным? – охрипшим голосом спросил он.

Чем? Если бы я это знал.

– Знаете, Виктор Михайлович. Я вас попрошу только об одной вещи. Мне во что бы то ни стало нужно убедиться, что именно Анна была возлюбленной вашего сына. Поэтому, если возможно, просмотрите, пожалуйста, его записи, бумаги, письма. Может быть, это нам с вами поможет.

Отец Стаса глубоко вздохнул.

– Мне только и остается теперь, что прикасаться к личным вещам моего бедного мальчика. Этим пока и живу. После его смерти я словно пытаюсь возродить его прошлую жизнь. Я часами разглядываю фотографии. Читаю письма к матери, друзьям. Но, боюсь, ничем вас обрадовать не смогу. Имя Анны ни разу не упоминается в его бумагах, впрочем, как и любое другое не знакомое мне имя. Как бы ни был скрытен Стасик, но его жизнь все-таки проходила на моих глазах. И я знал фактически всех его приятелей и подруг. Но это имя… Единственное, в чем я уверен, – он был страстно, до болезни, до какой-то навязчивой идеи влюблен в эту женщину. И был готов ради нее на все. Все сделать. И все отдать. Даже самую дорогую вещь, оставшуюся в доме после его матери…

Я уже направлялся к выходу, но при последних словах резко остановился, вопросительно взглянув на Борщевского.

– Да, – продолжал он, – мы даже очень сильно повздорили по этому поводу. Я, помню, не выдержал и закричал на Стаса. И чуть его не ударил. Слава Богу, этого не произошло. Я бы себе этого никогда не простил. Но он не имел права дарить ей эту вещь. Она была реликвией нашего дома. Его символом, что ли. Она была частью моей жены, его матери…

– Но что это, Виктор Михайлович?! – нетерпеливо воскликнул я. – Ради Бога, скажите скорее, что!

– Что? – растерянно переспросил он. – Да этого в двух словах и не объяснишь. На первый взгляд – это обычное перо, которым пользовались при письме в прошлом веке. Но это не совсем так. Мало того, что оно было сделано из червленого серебра высшей пробы, это перо принадлежало известному декабристу Якушкину. Поэтому дело не в ценности дорогого металла – дело в истории, нашей, русской истории, которую так почитала мать Стаса. Она не принадлежала известному роду, ее предки не были дворянами. Но один из ее предков по линии матери служил кучером в доме Якушкиных, и это перо каким-то странным образом попало к нему. Возможно, семья разорилась. И, знаете, как в этих случаях бывает, многие мелкие вещи попадали к слугам.

Эта вещица стоит целого состояния! Она уникальна в своем роде: на пере выгравированы известные слова, принадлежащие декабристу, о том, что смешон человек, который упал, но еще смешнее тот, который корчит гримасы от ушиба. Вы представляете? Тончайшая ювелирная работа! И этот афоризм возможно прочесть лишь через лупу. Вот так-то, Ник. Этим пером писал один из интеллигентнейших представителей той эпохи. Свободолюбец, бунтарь и писатель! Блестящие люди жили тогда! И дух этих людей как бы поселился в нашем доме, осенив мою жену и в некотором роде – сына. Я же, сами понимаете, всего лишь бизнесмен и политик, для которого свобода и честь приравниваются к количеству зеленых бумажек. Вот, Ник.